Операция `Карантин` - Виталий Забирко

Когда в висках заломило от холода, Полынов убрал голову из-под ручейка и осторожно повел шеей. Холод унял боль, оставив ощущение тяжести и пришибленности. Придерживаясь за стену, Никита встал на ноги и огляделся. В голове зашумело, в глазах заплясали темные «мушки», но через минуту головокружение прошло и состояние стабилизировалось где-то между определениями «так себе» и «относительно хреновым». В общем, жить пока было можно, хотя временной отрезок «пока» определялся для Полынова несколькими днями. И дело даже не в том, что в результате ушиба головы могла образоваться внутричерепная гематома, без соответствующего лечения гарантирующая летальный исход, и не в личинках центральноафриканской нематоды, обещающих через две-три недели такой же результат. Безысходность положения Никиты состояла в том, что он очутился в карантинной зоне, выхода откуда не имелось. Однозначно. Это не стерильный вагончик полевой лаборатории, откуда Полынов нашел выход в, казалось бы, безвыходной ситуации. Лазеек в кордоне карантина Никита мог обнаружить гораздо больше, но он не мог себе позволить ими воспользоваться. Тут, к сожалению, не Центральная Африка, и болезнь «Лаврика» не «тофити». Уровень карантинных мер несопоставим. Кому-кому, а ему, пусть и несостоявшемуся микробиологу, было известно, чем может закончиться бегство из такой карантинной зоны. Это и предопределяло выбор. Точнее, его отсутствие.

Из положения стоя линия окопов казалась будто бы ближе — Никите даже удалось рассмотреть фигурки солдат. Но что ему до них? Их разделяло гораздо больше, чем заполненная водой траншея. Они стояли по одну сторону жизни, а он — по другую. Переступив черту, он отрезал себе дорогу назад. Сумеречным взглядом Полынов окинул беспредельную даль залитой водой степи, отвернулся и побрел прочь. Оставалось в этой жизни еще кое-что, что он просто-таки обязан был сделать. Не для себя — для себя сделать было уже ничего невозможно.

Странная штука жизнь. Всего несколько часов назад Никита про себя посмеялся над высокопарными словами Лилечки о том, что она не хочет повторения трагедии поселка Пионер-5 где-либо на Земле. И вот теперь сам оказался на ее месте, и перед ним встал тот же вопрос. Если все-таки есть бог и существует загробный мир, то Лилечка сейчас, наверное, смеется над ним…

Непроизвольно Никита поднял голову и посмотрел на низкое небо. Небеса не смеялись. Небеса хмурились.

Поселок был мертв. Кое-какие дома бросили давно, и они смотрели на улицу пустыми глазницами оконных и дверных проемов без рам и дверей. Но и целые здания с занавесками за застекленными окнами, ковриками на крылечках перед дверями и прочими атрибутами ухоженности, тем не менее, выглядели брошенными, нежилыми. Нигде в окнах не горел огонек, не качнулась занавеска, не промелькнула чья-либо тень. Большинство дверей было распахнуто настежь, словно жители в невообразимой спешке покинули поселок, безрассудно оставив нажитое на разграбление мародерам. Только какой же мародер посмеет сюда сунуться? Здесь не чернобыльская зона, нечто похуже…

Полынов брел посреди улицы, и лишь плеск его шагов по лужам нарушал монотонный шелест моросящего дождя. Мертвый поселок в пелене мороси выглядел ненатурально, будто дурной, тяжелый сон. Никита даже не сделал попытки зайти в какой-нибудь дом. Зачем, что он там увидит? Пару трупов каннибалов, вцепившихся громадными плоскими зубами друг другу в глотки? Из слов Петрищевой следовало, что все они должны уже умереть. Хотя, конечно, не могло такого быть, чтобы «болезнью Лаврика» все в поселке заразились одновременно, и вполне допустимо, что какой-нибудь уцелевший каннибал наблюдает сейчас за Полыновым из-за ближайшего угла и выбирает момент для нападения.

Никита брезгливо передернул плечами. Почему-то подумалось, что предложи ему на выбор, кем бы он предпочел быть съеденным — местным, доморощенным каннибалом или людоедом из Центральной Африки, — Полынов выбрал бы африканского. И не только потому, что до Центральной Африки отсюда добираться как минимум двое суток, но и потому, что сыроедение самого себя да еще живьем в воображении выглядело совсем уж варварским. Гораздо цивилизованнее быть целиком зажаренным на вертеле с румяной корочкой и листиками петрушки, торчащими из ноздрей…

Полынов остановился, тряхнул головой и поморщился от боли в затылке. Право слово, определенно крыша поехала, если подобная чушь лезет в голову. Никем он не хотел быть съеденным. Хотел, чтобы его похоронили по-человечески, в сырой земле. Но не суждено. Не судьба.

Возле одного из домов он увидел раскисшие от воды человеческие останки, но не стал подходить. К чему? И так все ясно…

Лишь когда Полынов миновал жилой массив поселка и вступил в промышленную зону гидрошахты, он очнулся от отупения. Все-таки сильно врезался головой в бетонный фундамент, если только сейчас более-менее пришел в себя. Однако время раскисать и сводить счеты с жизнью еще не наступило. Числился за ним должок, и его необходимо было отдать.

Никита посмотрел на часы: без десяти восемь. Напрасно он не зашел в какой-либо дом — чего теперь-то опасаться? Не под открытым же небом, тем более под дождем, связываться с Алексеем по пентопу, а в доме к тому же можно было найти сухую чистую одежду и, глядишь, чего-либо перекусить. При мысли о еде у Никиты засосало под ложечкой. К сожалению, с едой придется повременить, да и не любят обосновавшиеся в его организме нематоды присутствия пищи в желудке, так что, поневоле, с их «мнением» следует считаться.

Еще раз оглядевшись, Полынов твердым шагом направился к зданию шахтоуправления. Лучшего места для связи с Алексеем и не придумаешь.

Не доходя до крыльца метров пять, Никита наткнулся на еще один полуразложившийся труп. Ливень смыл с него гниющие ткани, но все равно запах тлена ощущался. На этот раз Полынов остановился и, прикрывая нос рукой, стал издалека внимательно рассматривать останки. Обнажившиеся кости скелета имели странный вид, будто в детстве человек болел рахитом, но, тем не менее, сумел вырасти до нормальных размеров: у него были странно изогнутые, извилистые ребра, обезображенные непонятными костными наростами, деформированные болезнью трубчатые кости поражали непомерно увеличенными суставами, а череп — разошедшимся венечным швом с изогнувшимися вверх краями, торчащими над головой в виде гребня. Но больше всего впечатляли зубы. Плоские, неровные и настолько большие, что возникало недоумение, как этот каннибал мог питаться. Никита прикинул в уме скорость кальциево-фосфорного обмена в его организме и поразился. Для его осуществления нужно было есть, есть и есть. Не останавливаясь. Не случайно зараженные «болезнью Лаврика» бросались друг на друга и поедали живьем…

Внезапно Полынов ощутил спиной чей-то взгляд. Тяжелый, недобрый взгляд голодного зверя. Он выхватил из-под мышки пистолет и стремительно повернулся. От резкого движения в голове словно что-то всплеснулось, зрение расстроилось, и Полынов не был уверен, мелькнула ли у бетонного забора чья-то тень, либо это была игра его больного сознания. В таком состоянии мало ли что может померещится, но настороже быть нелишне.

Держа пистолет на изготовку, Полынов открыл дверь в здание шахтоуправления. По его данным здесь находился офис того самого Бессонова, местного криминального божка, прозванного за крутой барский нрав Бесом.